Новости Чугуева

Будучи этим летом у себя на родине в Волгограде и ступая по короткой улице Армавирской, что в Кировском районе, увидел пожилую женщину, тяжело, с помощью инвалидной палки, пересекавшую эту улицу.

Внутри меня что-то вздрогнуло, как от прикосновения груди к груди в медленном танце при весне семнадцатилетней. В этой, полной недугами, поскольку болезнь одна не приходит, женщине, я скорей интуитивно, чем по внешним данным, узнал блистательную, иначе не скажешь, девушку, крутившую нам, десятиклассникам, и старшим головы не только на танцплощадке, но и вне ее.

ЗВАЛИ ее Валерией, в то время весьма редкое, притягивавшее к себе, имя. Она не училась с нами в школе, появившись из ниоткуда, во всяком случае для нас, напомнив нам отдаленно мифологических героинь. Волосы ее цвета созревших колосьев волнисто растекались по плечам и спине, глаза были синими-синими, какие могут быть лишь у истинных волжанок.

Одежду она носила в виде балахона, да так изящно и естественно, что когда я вижу Аллу Пугачеву на сцене в своих и Зайцевеких нарядах, мне невольно вспоминается нашей юности Валерия. Ликом и фигурой она была всем нам на зависть, хотя балахоны придавали ей небольшую полноту, округляли ее груди и скрывали почти идеальную талию.

Мы с моим другом Валеркой Волковым довольно часто посещали танцплощадку, находившуюся на территории огромного Дворца культуры имени Кирова, соседствовавшего своей оградой с торцом улицы Армавирской. Валерию окружала цепь ее поклонников, сквозь которую пробиться было затруднительно, хотя меня смущало больше не это, а природная стеснительность моя перед слабым полом. Белые танцы тогда еще не «культивировались» так, как чуть позже, два-три года спустя.

Валерка вскоре решился и пригласил Валерию на танго и даже пошел ее провожать. Он был черноволосым, голубоглазым и настолько красивым, что девчонки по нему воздыхали нередко в открытую. Мой друг мог бы иметь у них просто сногсшибательный успех, если бы ни рост его ниже среднего, ни довольно заметное заикание, полученное в наследство от отца, да ни обида на весь женский пол из-за матери своей, бросившей его в раннем детстве.

Я не пошел за Валерием, чтоб, если что, подстраховать его от схваток нескольких самцов за одну самку. Валерия жила довольно близко, на улице Писемского, соединявшейся углом с улицей Армавирской… Вскоре заявился Валерка в комнатушку моего барака, где я делил девять квадратных метров со своей бездетной теткой Таней, которая была в тот день на суточной смене, так что нам никто не мешал заняться разбором свидания моего друга с местной королевой танцплощадки. Я был приятно удивлен тому, что от рандеву в выигрыше оказалась моя «персона». Валерия полушутя, полусерьезно выдала моему другу, мол, подрастешь, тогда приходи, а вот твой друг Владимир давно мне симпатичен, да только держится он как-то в отдалении, неужто ему, тезка, неизвестна песня.

Конечно же, я знал эту песню, расчищавшую мне на тот момент путь к земному счастью, но моя барачная душа думала тогда о небе, о взмахах крыл в ответ на взмахи рук в канун прощания со школой и поступления моего в Качинское высшее военное училище летчиков. Поступив в него, я на правах местного жителя города отпросился в увольнение с ночевкой дома.

Комнатенка в бараке, клопы, крысы да загаженный мухами большой бумажный портрет Александра Пушкина — все это то, что я мог противопоставить сталинградскому, едва остывшему от войны, небу, куда я стремился всем своим обожженным детством и оздоровляющей юностью.

Серединный октябрь 1959 года был настолько тепл, что танцплощадка еще работала, на все чувственные окрестности по кругу. Впервые в форме курсанта училища летчиков вошел я в нее, начищенный до блеска и с гордостью не так за себя, как за мою бездетную и неграмотную тетку, души во мне не чаявшей: «Я был тетке и отрадой, //И невыплаканной болью //Ей, бедняжке, было

надо //Облегчить судьбину вдовью». Валерия была на месте, с той же свитой, поддатой, как всегда. Поскольку я был из барачных пацанов, которыми руководил мой друг Володька Баскаев, разбитные парни побаивались со мной конфликтовать. А тут еще курсантская форма добавляла мне плюсик при силовом единоборстве.

Я подошел к Валерии и пригласил ее на танец. Танцевал я посредственно, особенно с красивыми партнершами. Мне казалось, что они с другой планеты, причем намного прекрасней, чем сама Земля. Повторюсь, читатель, что вспоминаю я 59-й год прошлого столетия, когда о путанах и лесбиянках никто слыхом не слыхивал. «Ты б еще времена института благородных девиц вспомнил!» — подденет меня нынче кто-то из приблатнен-ной братии.

После танца, подводя Валерию к ее «лобному» месту, напросился не очень настойчиво в ее провожатые. Она махнула в знак согласия своими «порхавшими» ресницами. Больше я ее на танец не приглашал, чтоб не дразнить гусей, то бишь ее воздыхателей. Под марш, дававший знать об окончании танцев, я поджидал Валерию при выходе из «решетки».

Мы пошли рядом, ибо ходить тогда под руку или взявшись за руки считалось дурным признаком «белоручек». Мы шли, связанные друг с другом дуновеньями симпатии, а не ветрами любви, и не знали, что сказать. Я что-то мычал в такт скрипу своих новых, не разношенных, сапог. Совсем недавно я прошел в училище курс молодого бойца, а вот до изучения науки любви было мне еще далековато.

Мы ступили в ее освещенный подъезд, как во дворец, после моего барака, с норою схожим. Как бы насмехаясь надо мной, вновь скрипнули сапоги, подталкивая меня к тому, чтоб я взял, баран, руки Валерии и прижался к ним губами. Я топтался на месте до тех пор, пока Валерия не обвила мою шею руками и не поцеловала крепко в губы.

Я не успел прийти в себя, как она развернула меня легонько к подъездной двери, будто выпуская на волю, мол, лети соколик, лети и тут же скрылась за своею дверью. Больше я ее до этого июля, 2013 года, не видел…

ВАЛЕРИЯ удалялась сейчас, опираясь на палку — своеобразное весло старости. Путь ее пролегал параллельно металлической ограды, за которой был все тот же большущий даже по нынешним меркам, но никому ненужный нынче, Дворец культуры имени Кирова, где к нему почти что впритык некогда примыкала просторная танцплощадка, вбиравшая когда-то наши юные порывы, когда мы были молоды, а значит, и красивы: Все, что было, не уплыло, Перешло оно в святое, О котором только с пылом Вспоминается и стоя.

Нет на месте танцплощадки, Стычки там сейчас и ссоры За торговые палатки, А за ними хлама горы. Я стою, как будто с грузом, На певучем в бытность фланге, Где внимал я звукам блюза И конечно, — вальсу, танго. И как сердце бы не ныло Оттого, что нет покоя, Я хочу о том, что было, Вспомнить все и выпить стоя.

Владимир РОДИОНОВ